Байрон лучшее.  Основные темы лирических произведений Дж

В день, когда мне исполнилось тридцать шесть лет

Должно бы сердце стать глухим
И чувства прежние забыть,
Но, пусть никем я не любим,
Хочу любить!

Мой листопад шуршит листвой.
Все меньше листьев в вышине.
Недуг и камень гробовой
Остались мне.

Огонь мои сжигает дни,
Но одиноко он горит.
Лишь погребальные огни
Он породит.

Надежда в горестной судьбе,
Любовь моя — навек прости.
Могу лишь помнить о тебе
И цепь нести.

Но здесь сейчас не до тоски.
Свершается великий труд.
Из лавра гордые венки
Героев ждут.

О Греция! Прекрасен вид
Твоих мечей, твоих знамен!
Спартанец, поднятый на щит,
Не покорен.

Восстань! (Не Греция восстань —
Уже восстал сей древний край!)
Восстань, мой дух! И снова дань
Борьбе отдай.

О мужестве! Тенета рви,
Топчи лукавые мечты,
Не слушай голосов любви
И красоты.

Нет утешения, так что ж
Грустить о юности своей?
Погибни! Ты конец найдешь
Среди мечей.

Могила жадно ждет солдат,
Пока сражаются они.
Так брось назад прощальный взгляд
И в ней усни.

Даме, которая спросила, почему я весной уезжаю из Англии

Как грешник, изгнанный из рая,
На свой грядущий темный путь
Глядел, от страха замирая,
И жаждал прошлое вернуть.

Потом, бродя по многим странам,
Таить учился боль и страх,
Стремясь о прошлом, о желанном
Забыть в заботах и делах, —

Так я, отверженный судьбою,
Бегу от прелести твоей,
Чтоб не грустить перед тобою,
Не звать невозвратимых дней,

Чтобы, из края в край блуждая,
В груди своей убить змею.
Могу ль томиться возле рая
И не стремиться быть в раю!

Забыть тебя! Забыть тебя!

Забыть тебя! Забыть тебя!
Пусть в огненном потоке лет
Позор преследует тебя,
Томит раскаяния бред!

И мне и мужу своему
Ты будешь памятна вдвойне:
Была ты неверна ему,
И демоном была ты мне.

К Времени

О Время! Все несется мимо,
Все мчится на крылах твоих:
Мелькают весны, медлят зимы,
Гоня к могиле всех живых.

Меня ты наделило, Время,
Судьбой нелегкою — а все ж
Гораздо легче жизни бремя,
Когда один его несешь!

Я тяжкой доли не пугаюсь
С тех пор, как обрели покой
Все те, чье сердце, надрываясь,
Делило б горести со мной.

Да будет мир и радость с ними!
А ты рази меня и бей!
Что дашь ты мне и что отнимешь?
Лишь годы, полные скорбей!

Удел мучительный смягчает
Твоей жестокой власти гнет:
Одни счастливцы замечают,
Как твой стремителен полет!

Пусть быстротечности сознанье
Над нами тучею висит:
Оно темнит весны сиянье,
Но скорби ночь не омрачит!

Как ни темно и скорбно было
Вокруг меня — мой ум и взор
Ласкало дальнее светило,
Стихии тьмы наперекор.

Но луч погас — и Время стало
Пустым мельканьем дней и лет:
Я только роль твержу устало,
В которой смысла больше нет!

Но заключительную сцену
И ты не в силах изменить:
Лишь тех, кто нам придет на смену,
Ты будешь мучить и казнить!

И, не страшась жестокой кары,
С усмешкой гнев предвижу твой,
Когда обрушишь ты удары
На хладный камень гробовой!

Любовь и смерть

Я на тебя взирал, когда наш враг шел мимо,
Готов его сразить иль пасть с тобой в крови,
И если б пробил час — делить с тобой, любимой,
Все, верность сохранив свободе и любви.

Я на тебя взирал в морях, когда о скалы
Ударился корабль в хаосе бурных волн,
И я молил тебя, чтоб ты мне доверяла;
Гробница — грудь моя, рука — спасенья челн.

Я взор мой устремлял в больной и мутный взор твой,
И ложе уступил и, бденьем истомлен,
Прильнул к ногам, готов земле отдаться мертвой,
Когда б ты перешла так рано в смертный сон.

Землетрясенье шло и стены сотрясало,
И все, как от вина, качалось предо мной.
Кого я так искал среди пустого зала?
Тебя. Кому спасал я жизнь? Тебе одной.

И судорожный вздох спирало мне страданье,
Уж погасала мысль, уже язык немел,
Тебе, тебе даря последнее дыханье,
Ах, чаще, чем должно, мой дух к тебе летел.

О, многое прошло; но ты не полюбила,
Ты не полюбишь, нет! Всегда вольна любовь.
Я не виню тебя, но мне судьба судила —
Преступно, без надежд, — любить все вновь и вновь.

Не вспоминай…

Не вспоминай тех чудных дней
Что вечно сердцу будут милы, —
Тех дней, когда любили мы.
Они живут в душе моей.
И будут жить, пока есть силы —
До вечной — до могильной тьмы.
Забыть… Все, что связало нас?
Как слушал я стук сердца страстный,
Играя золотом волос…
Клянусь, я помню, как сейчас,
Твой томный взор, твой лик прекрасный,
И нежных уст немой вопрос.
Как льнула ты к груди моей,
И глаз твоих полупризыв,
Полуиспуг — будил желанье…
И мы сближались все тесней,
Уста к устам, весь мир забыв,
Чтоб умереть в одном лобзаньи!..
Потом склоняла ты чело,
И глаз лазуревую негу
Густых ресниц скрывала сень,
Она — как ворона крыло,
Скользя по девственному снегу, —
На блеск ланит кидали тень…
Вчера пригрезилась во сне
Любовь былая наша мне…
И слаще было сновиденье,
Чем в жизни новой страсти пыл;
Сиянье глаз иных — затмил
Твой взор в безумьи наслажденья.
Не говори ж, не вспоминай
Тех дней, что снов дарят нам рай,
Тех дней, что сердцу будут милы,
Пока нас не забудет свет,
Как хладный камень у могилы,
Вещающий, что нас уж нет!..

Победа

Пою дитя любви, вождя войны кровавой,
Кем бриттов отдана Нормандии земля,
Кто в роде царственном своем отмечен славой
Завоевателя — не мирного царя.
Он, осенен крылом своей победы гордой,
Вознес на высоту блистательный венец:
Бастард держал, как лев, свою добычу твердо,
И бриттов победил в последний раз — храбрец.

Прометей

Титан! На наш земной удел,
На нашу скорбную юдоль,
На человеческую боль
Ты без презрения глядел;
Но что в награду получил?
Страданье, напряженье сил
Да коршуна, что без конца
Терзает печень гордеца,
Скалу, цепей печальный звук,
Удушливое бремя мук
Да стон, что в сердце погребен,
Тобой подавленный, затих,
Чтобы о горестях твоих
Богам не смог поведать он.

Титан! Ты знал, что значит бой
Отваги с мукой… ты силен,
Ты пытками не устрашен,
Но скован яростной судьбой.
Всесильный Рок — глухой тиран,
Вселенской злобой обуян,
Творя на радость небесам
То, что разрушить может сам,
Тебя от смерти отрешил,
Бессмертья даром наделил.
Ты принял горький дар, как честь,
И Громовержец от тебя
Добиться лишь угрозы смог;
Так был наказан гордый бог!
Свои страданья возлюбя,
Ты не хотел ему прочесть
Его судьбу — но приговор
Открыл ему твой гордый взор.
И он постиг твое безмолвье,
И задрожали стрелы молний…

Ты добр — в том твой небесный грех
Иль преступленье: ты хотел
Несчастьям положить предел,
Чтоб разум осчастливил всех!
Разрушил Рок твои мечты,
Но в том, что не смирился ты, —
Пример для всех людских сердец;
В том, чем была твоя свобода,
Сокрыт величья образец
Для человеческого рода!
Ты символ силы, полубог,
Ты озарил для смертных путь, —
Жизнь человека — светлый ток,
Бегущий, отметая путь,
Отчасти может человек
Своих часов предвидеть бег:
Бесцельное существованье,
Сопротивленье, прозябанье…
Но не изменится душа,
Бессмертной твердостью дыша,
И чувство, что умеет вдруг
В глубинах самых горьких мук
Себе награду обретать,
Торжествовать и презирать,
И Смерть в Победу обращать.

Жизнь наша двойственна; есть область Сна,
Грань между тем, что ложно называют
Смертью и жизнью; есть у Сна свой мир,
Обширный мир действительности странной.
И сны в своем развитье дышат жизнью,
Приносят слезы, муки и блаженство.
Они отягощают мысли наши,
Снимают тягости дневных забот,
Они в существованье наше входят,
Как жизни нашей часть и нас самих.
Они как будто вечности герольды;
Как духи прошлого, вдруг возникают,
О будущем вещают, как сивиллы.
В их власти мучить нас и услаждать,
Такими делать нас, как им угодно,
Нас потрясать виденьем мимолетным
Теней исчезнувших — они такие ж?
Иль прошлое не тень? Так что же сны?
Создания ума? Ведь ум творит
И может даже заселить планеты
Созданьями, светлее всех живущих,
И дать им образ долговечней плоти.
Виденье помню я, о нем я грезил
Во сне, быть может, — ведь безмерна мысль,
Ведь мысль дремотная вмещает годы,
Жизнь долгую сгущает в час один.

Я видел — двое юных и цветущих
Стояли рядом на холме зеленом,
Округлом и отлогом, словно мыс
Гряды гористой, но его подножье
Не омывало море, а пред ним
Пейзаж красивый расстилался, волны
Лесов, полей и кое-где дома
Средь зелени, и с крыш их черепичных
Клубился сизый дым. Был этот холм
Среди других увенчан диадемой
Деревьев, вставших в круг, — не по игре
Природы, а по воле человека.
Их было двое, девушка смотрела
На вид, такой же, как она, прелестный,
А юноша смотрел лишь на нее.
И оба были юны, но моложе
Был юноша; она была прекрасна
И, словно восходящая луна,
К расцвету женственности приближалась.
Был юноша моложе, но душой
Взрослее лет своих, и в целом мире
Одно лицо любимое ему
Сияло в этот миг, и он смотрел
С боязнью, что оно навек исчезнет.
Он только ею и дышал и жил,
Он голосу ее внимал, волнуясь
От слов ее; глядел ее глазами,
Смотрел туда, куда она смотрела,
Все расцветив, и он всем существом
Сливался с ней; она, как океан,
Брала поток его бурливых мыслей,
Все завершая, а от слов ее,
От легкого ее прикосновенья
Бледнел он и краснел — и сердце вдруг
Мучительно и сладко так сжималось.
Но чувств его она не разделяла
И не о нем вздыхала, для нее
Он только брата заменял — не больше.
Ей, не имевшей брата, братом стать
Он смог по праву дружбы детской.
Последним отпрыском она была
Из рода древнего. Названье брата
Он принял нехотя, — но почему?
Он смутно понял то, когда другого
Она вдруг полюбила, и сейчас
Она любила, и с холма смотрела —
Быть может, на коне послушном мчась,
Спешит возлюбленный к ней на свиданье.

Увидел я усадьбу и коня
Оседланного пред старинным домом.
В часовне старой, бледен и один,
Тот самый юноша шагал в волненье.
Потом присел к столу, схватил перо
И написал письмо, но я не мог
Прочесть слова. Он голову руками,
Поникнув, обхватил и весь затрясся,
Как от рыданий, и потом, вскочив,
Написанное разорвал в клочки,
Но слез я на глазах его не видел.
Себя принудил он и принял вид
Спокойствия, и тут вновь появилась
Пред ним владычица его любви.
Она спокойно улыбалась, зная,
Что им любима, — ведь любви не скроешь,
И что душа его омрачена
Ее же тенью, и что он несчастен.
Она и это знала, но не все.
Он вежливо и холодно коснулся
Ее руки, и по его лицу
Скользнула тень невыразимых мыслей, —
Мелькнула и пропала в тот же миг.
Он руку выпустил ее и молча
Покинул зал, не попрощавшись с ней.
Они расстались, улыбаясь оба.
И медленно он вышел из ворот,
И вспрыгнул на коня, и ускакал,
И больше в старый дом не возвращался.

Внезапно изменилось сновиденье.
Стал взрослым юноша и средь пустынь
На юге пламенном нашел приют.
Он впитывал душой свет яркий солнца,
Вокруг все было странно, и он сам
Другим стал, не таким, как был когда-то.
Скитался он по странам и морям,
И множество видений, словно волны,
Вдруг на меня нахлынули, но он
Был частью их; и вот он, отдыхая
От духоты полуденной, лежал
Средь рухнувших колонн, в тени развалин,
Надолго переживших имена
Строителей; паслись вблизи верблюды,
И лошади стояли у фонтана
На привязи, а смуглый проводник
Сидел на страже в пышном одеянье,
В то время как другие мирно спали.
Сиял над ними голубой шатер
Так ясно, и безоблачно, и чисто,
Что только бог один был виден в небе.

Внезапно изменилось сновиденье.
Любимая повенчана с другим,
Но муж любить ее, как он, не может.
Далеко от него в родимом доме
Она жила, окружена детьми.
Потомством красоты, — но что случилось?
Вдруг по лицу ее мелькнула грусть,
Как будто тень печали затаенной,
И, словно от невыплаканных слез,
Поникшие ресницы задрожали.
Что значит грусть ее? Она любима,
Здесь нет того, кто так ее любил.
Надеждой, плохо скрытым огорченьем
Не может он смутить ее покой.
Что значит грусть ее? Ведь не любила
Она его, и он об этом знал,
И он, как призрак прошлого, не мог
Витать над ней и омрачать ей мысли.

Внезапно изменилось сновиденье.
Вернулся странник и пред алтарем
Стоял с невестой, доброй и прекрасной,
Но Звездным Светом юности его
Лицо прекрасное другое было.
Вдруг выразилось на его челе
Пред алтарем то самое смятенье,
Что в одиночестве часовни старой
Его так взволновало, и сейчас,
Как и тогда, вдруг по его лицу
Скользнула тень невыразимых мыслей,
Мелькнула — и пропала в тот же миг.
И он спокойно клятву произнес,
Как подобало, но ее не слышал.
Все закружилось, он не замечал
Того, что совершалось, что свершится,
Но старый дом, старинный зал знакомый,
И комнаты, и место, и тот день,
И час, и солнце яркое, и тени —
Все, что ее когда-то окружало,
Ее — его судьбу, — назад вернулось
И встало между ним и алтарем.
Как в час такой могли они явиться?

Внезапно изменилось сновиденье.
Владычицу его любви постигла
Болезнь душевная, и светлый ум
Куда-то отлетел, ее покинув.
В ее глазах погаснул блеск, а взор
Казался неземным, и королевой
Она в своем волшебном царстве стала.
Витали мысли у нее бессвязно.
Мир образов, незримых для других,
Стал для нее знакомым и обычным.
Считают то безумием, но мудрый
Еще безумнее, ведь страшный дар —
Блеск меланхолии, унылой грусти.
Не есть ли это правды телескоп?
Он приближает фантастичность далей,
Показывает обнаженной жизнь
И делает действительность реальной.

Внезапно изменилось сновиденье.
Был странник, как и прежде, одинок,
Все окружающие отдалились
Иль сделались врагами, и он сам
Стал воплощенным разочарованьем,
Враждой и ненавистью окружен,
Теперь все стало для него мученьем,
И он, как некогда понтийский царь,
Питался ядами, и, не вредя,
Они ему служили вместо пищи.
И жил он тем, что убивало многих,
Со снежными горами он дружил,
Со звездами и со всемирным духом
Беседы вел! Старался он постичь,
Учась, вникая, магию их тайны,
Была ему открыта книга ночи,
И голоса из бездны открывали
Завет чудесных тайн. Да будет так.

Мой сон исчезнул и не продолжался.
И странно было, что судьба обоих
Так ясно обозначилась во сне,
Как и в действительности, — и безумьем
Закончила она, несчастьем — оба.

Ты счастлива

Ты счастлива, — и я бы должен счастье
При этой мысли в сердце ощутить;
К судьбе твоей горячего участья
Во мне ничто не в силах истребить.

Он также счастлив, избранный тобою —
И как его завиден мне удел!
Когда б он не любил тебя — враждою
К нему бы я безмерною кипел!

Изнемогал от ревности и муки
Я, увидав ребенка твоего;
Но он ко мне простер с улыбкой руки —
И целовать я страстно стал его.

Я целовал, сдержавши вздох невольный
О том, что на отца он походил,
Но у него твой взгляд, — и мне довольно
Уж этого, чтоб я его любил.

Прощай! Пока ты счастлива, ни слова
Судьбе в укор не посылаю я.
Но жить, где ты… Нет, Мэри, нет! Иль снова
Проснется страсть мятежная моя.

Глупец! Я думал, юных увлечений
Пыл истребят и гордость и года.
И что ж: теперь надежды нет и тени —
А сердце так же бьется, как тогда.

Мы свиделись. Ты знаешь, без волненья
Встречать не мог я взоров дорогих:
Но в этот миг ни слово, ни движенье
Не выдали сокрытых мук моих.

Ты пристально в лицо мне посмотрела;
Но каменным казалося оно.
Быть может, лишь прочесть ты в нем успела
Спокойствие отчаянья одно.

Воспоминанье прочь! Скорей рассейся
Рай светлых снов, снов юности моей!
Где ж Лета? Пусть они погибнут в ней!
О сердце, замолчи или разбейся!

Хочу я быть ребенком вольным

Хочу я быть ребенком вольным
И снова жить в родных горах,
Скитаться по лесам раздольным,
Качаться на морских волнах.
Не сжиться мне душой свободной
С саксонской пышной суетой!
Милее мне над зыбью водной
Утес, в который бьет прибой!

Судьба! возьми назад щедроты
И титул, что в веках звучит!
Жить меж рабов — мне нет охоты,
Их руки пожимать — мне стыд!
Верни мне край мой одичалый,
Где знал я грезы ранних лет,
Где реву Океана скалы
Шлют свой бестрепетный ответ!

О! Я не стар! Но мир, бесспорно,
Был сотворен не для меня!
Зачем же скрыты тенью черной
Приметы рокового дня?
Мне прежде снился сон прекрасный,
Виденье дивной красоты…
Действительность! ты речью властной
Разогнала мои мечты.

Кто был мой друг — в краю далеком,
Кого любил — тех нет со мной.
Уныло в сердце одиноком,
Когда надежд исчезнет рой!
Порой над чашами веселья
Забудусь я на краткий срок…
Но что мгновенный бред похмелья!
Я сердцем, сердцем — одинок!

Как глупо слушать рассужденья —
О, не друзей и не врагов! —
Тех, кто по прихоти рожденья
Стал сотоварищем пиров.
Верните мне друзей заветных,
Деливших трепет юных дум,
И брошу оргий дорассветных
Я блеск пустой и праздный шум.

А женщины? Тебя считал я
Надеждой, утешеньем, всем!
Каким же мертвым камнем стал я,
Когда твой лик для сердца нем!
Дары судьбы, ее пристрастья,
Весь этот праздник без конца
Я отдал бы за каплю счастья,
Что знают чистые сердца!

Я изнемог от мук веселья,
Мне ненавистен род людской,
И жаждет грудь моя ущелья,
Где мгла нависнет, над душой!
Когда б я мог, расправив крылья,
Как голубь к радостям гнезда,
Умчаться в небо без усилья
Прочь, прочь от жизни — навсегда!

Оно сложно, двусоставно. Первая часть – это глобальный пессимизм, горькая безнадёжность, «мировая скорбь», разочарование во всём. Мир крайне несовершенен, в нём никогда не воплощаются наши мечты и идеалы, в нём невозможна ни настоящая любовь, ни дружба, ни счастье. Конечно, невозможно и то идеальное общество, о котором мечтали просветители. Несовершенство мира и общества вечны. Человек обречён на страдания, одиночество и смерть.

При этом Байрон не был атеистом, он верил в Бога, сотворившего мир, но он считал, что Бог – злое существо, которое создало человека на потеху себе и с интересом наблюдает за его мучениями с небес.

Вторая часть мировоззрения Байрона, странным образом противоположна первой, но логически из неё вытекает – это трагический героизм. В этих страшных, тяжёлых условиях человеку остаётся одно: несмотря ни на что, не унижаться, сохранять своё внутреннее благородство, уметь презирать этот страшный мир, так или иначе противостоять ему – даже если нет никаких шансов на победу. Есть нечто более важное, чем реальная победа - это внутренняя победа, стойкость в отстаивании идеалов и ценностей, чувство собственного достоинства. Лучше погибнуть, но не сдаться, не предать самого себя. Идеал человека для Байрона – герой, противостоящий чему-то более сильному, непобедимому, непреодолимому. Например, Прометей из стихотворения 1816 года «Прометей», в конце которого Байрон даёт определение человеческой жизни:

И, свергнут с горней высоты, / Сумел так мужественно ты,

Так гордо пронести свой жребий, / Противоборствуя Судьбе,

Ни на Земле, ни даже в Небе, /Никем не сломленный в борьбе.

И смертным ты пример явил. / Ты - символ их судеб и сил.

Жизнь человека - непокорство, / Беде и злу противоборство,

Когда силён одним собой, / Всем чёрным силам даст он бой.

Бесстрашье чувства, сила воли / И в бездне мук сильней всего.

Он счастлив этим в горькой доле.

Чем бунт его - не торжество? / Чем не победа – смерть его?

И ещё один существенный момент. Необычность, нетрадиционность мировоззрения Байрона заключалась в том, что он восхищался сильными людьми, которые в своём противостоянии с судьбой и несправедливым человеческим обществом способны на нарушение нравственных норм, на преступление и зло. Сила духа, гордость, чувство собственного достоинства, свободолюбие были для Байрона качествами более ценными, чем доброта и человеколюбие. Таким образом, Байрон очень серьёзно отступил от традиционной христианской морали, и, тем не менее, остался в мировой культуре как великий поэт.

Творчество.

Лирика - самая лучшая, совершенная, неустаревшая часть творчества Байрона. Вся она проникнута благородством, то есть умением уступить, защитить, взять страдание и вину на себя, это проявление высокого альтруизма, основанного на уважении к другому, а также на уважении к себе самому.

В лирике Байрона можно выделить несколько основных, наиболее значимых тем.

1 тема – любовь . Разочарованный Байрон в основном описывал любовь трагическую, несчастную, потерянную. Однако, были у него стихи о любви счастливой. Например, «Подражание Катуллу» (1806) - в переводе А. Блока - показывающее всю страстность Байрона.

О, только б огонь этих глаз целовать / Я тысячи раз не устал бы желать.

Всегда погружать мои губы в их свет – / В одном поцелуе прошло бы сто лет.

Но разве душа утомится, любя. / Всё льнул бы к тебе, целовал бы тебя,

Ничто б не могло губ от губ оторвать: / Мы всё б целовались опять и опять;

И пусть поцелуям не будет числа, / Как зёрнам на ниве, где жатва спела.

И мысль о разлуке не стоит труда: / Могу ль изменить? Никогда, никогда.

Это как раз то первоначальное и неповторимое по своей юношеской абсолютности счастье, которое Байрон потерял впоследствии и по которому тоскует в других стихах.

Первый любовный цикл посвящён Мэри Чаворт, ей посвящено наибольшее количество стихов, мы упомянем лишь лучшие. Стихотворение «Ты счастлива» (1808) похоже на стихотворение Пушкина «Я вас любил» своим внутренним благородством. Он встречает свою бывшую возлюбленную через несколько лет после разлуки, она, уже замужняя, была с ребёнком. В его душе неожиданно с новой силой вспыхивает давняя любовь, а вместе с ней и ревность, и горечь от несбыточности возможного счастья. Но он усилием воли скрыл все эти мучительные чувства, подавил их, чтобы не нарушить счастья, душевного спокойствия возлюбленной.

«Стансы к некой даме, написанные при отъезде из Англии» (1809). Любовь, которая принесла страдание, разочарование и одиночество, несмотря ни на что живёт в сердце, безнадёжная любовь к женщине, отвергнувшей лирического героя.

Я одинок средь бурь и гроз, / Как без подруги альбатрос,

Смотрю вокруг – надежды нет / Мне на улыбку и привет.

В толпе я шумной потону – / И всё один, люблю одну.

Прорезав пенных волн гряду, / Я на чужбине дом найду,

Но, помня милый, лживый лик, / Не успокоюсь ни на миг

И сам себя не обману, / Пока люблю я лишь одну.

Любой отверженный бедняк / Найдёт приветливый очаг,

Где дружбы и любви тепло / Его бы отогреть могло…

Кому я руку протяну, / Любя до смерти лишь одну?

Подробный счёт былых потерь -/Чем были мы, что мы теперь,

Разбил бы слабые сердца, / Моё же стойко до конца.

Оно стучит, как в старину, / И вечно любит лишь одну.

Обратите внимание, как благородно и сдержанно выражает Байрон душевные муки.

Далее цикл, посвящённый некой Тирзе, неизвестной возлюблённой Байрона, рано умершей (скорее всего он познакомился с ней во время путешествия). В этих стихах выражены одновременно и сильная любовь, и страшное горе после смерти возлюбленной. Лучшее стихотворение - «Нет, не хочу ни горьких слов» (1811).

Замечательный цикл из трёх стихотворений обращён к сестре Августе, он написан в 1816 году после изгнания из Англии. В них выражена нежная благодарность сестре за то, что она одна не предала его, не отвергла, в то время как все его отвергли и гнали как зверя. Два стихотворения с одинаковым названием «Стансы к Августе» и одно «Послание к Августе».

Кроме того, нужно упомянуть прекрасное стихотворение, посвящённое неизвестно кому - «Ты плачешь» (1815).

2 тема лирики Байрона – разочарование в жизни, непосредственное выражение душевных страданий, констатация несправедливого, бесчеловечного, бессмысленного устройства мира.

Сильнее всего страдание выражено в стихотворении «Душа моя мрачна» (1815) в знаменитом переводе Лермонтова. В нём для выражения своего чувства Байрон воспользовался сюжетом Ветхого завета. Царь Саул просит певца спеть печальную песню, чтобы через неё выплеснуть своё горе.

Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,

Мне тягостны веселья звуки!

Я говорю тебе: я слёз хочу, певец,

Иль разорвётся грудь от муки.

«Солнце неспящих» (1815). Этот шедевр печатается в разных переводах с называниями «Солнце бессонных», «Солнце бодрствующих», классическим, лучшим является перевод А.К. Толстого.

Неспящих солнце, грустная звезда,

Как слёзно луч мерцает твой всегда,

Как темнота при нём ещё темней,

Как он похож на радость прежних дней!

Так светит прошлое нам в жизненной ночи,

Но уж не греют нас бессильные лучи.

Звезда минувшего так в горе мне видна,

Видна – но далека, светла – но холодна.

Тусклый свет далёкой звезды – символ печали по невозвратимо ушедшему счастливому прошлому.

В некоторых стихах Байрон представляет смерть как нечто положительное, желанное окончание бессмысленной жизни. «Эвтаназия» (благая смерть) и «К Времени» (оба -1812).

Байрон даёт несколько способов на время забыть страдание. Первый – утопить горе в вине - «Наполняйте стаканы» (1809). Второй – бегство от ненавистного человеческого общества в природу. Причём, с детства поэта тянуло не к мирным английским пейзажам, а к чему-то более грандиозному необычному, к горам и морю. Об этом одно из лучших стихотворений Байрона «Хочу я быть ребёнком вольным» (1807) перевод Брюсова или в переводе Левика «Когда б я мог в морях пустынных» (оба перевода равноценны).

Дай мне, Судьба, в густых дубравах / Забыть рабов, забыть вельмож,

Лакеев и льстецов лукавых, / Цивилизованную ложь.

Дай мне над грозным океаном / Бродить среди угрюмых скал,

Где не знаком ещё с обманом, / Любил я, верил и мечтал.

Я мало жил, но сердцу ясно, / Что мир мне чужд, как миру я.

Ищу, гляжу во тьму – напрасно: / Он скрыт, порог небытия!

Порою боль души глухую / Смирит вино на краткий срок,

И смех мой весел, я пирую, / Но сердцем, сердцем одинок.

Третья важная для Байрона тема – героическая, воспевание героев . Лучшие стихи – «Ты кончил жизни путь герой, / теперь твоя начнётся слава» (1815), «Прометей» (1816), «В день, когда мне исполнилось 36 лет» (1824). Здесь же нужно упомянуть стихи, посвящённые Наполеону, к которому Байрон относился неоднозначно, но в основном – восхищался им как сильной личностью, возвышающейся над толпой ничтожеств, презирающей общепринятую мораль и потому обречённой на трагическое одиночество. Лучшее стихотворение из наполеоновского цикла – «Звезда Почётного легиона» (1815) - это название высшего до сих пор ордена во Франции, учреждённого Наполеоном. Но лучше всего о нём сказано в поэме «Паломничестве Чайльд-Гарольда» (песня 3, строфы 39, 40, 42, 45).

Одно из лучших и знаменитых произведений Байрона - поэма «Паломничество Чайльд-Гарольда ». Первые две песни написаны в 1809-11 годах. Третья и четвёртая – 1816-18. Чайльд-Гарольд стал самым ярким воплощением разочарованного героя, лишнего человека (как его назвали в России) в европейской литературе. Он стал символом разочарования, прямым предшественником Онегина и Печорина. Он очень похож на самого Байрона, биографические данные у них во многом совпадают.

Очень интересно и необычно то, что Чайльд-Гарольд, главный герой, близкий автору, с самого начала в течение 4 строф характеризуется исключительно отрицательно – как бездельник и развратник, который «душою предан низменным соблазнам». Далее начинается оправдание героя, выясняется, что он страдающий развратник. «Но в сердце Чайльд глухую боль унёс», «любил одну – прельщал любовью многих, / Любил и не назвал её своей» (конечно, тут вспоминается история с Мэри Чаворт). Чтобы развеять тоску, Чайльд-Гарольд едет в путешествие по тем же восточным странам, что посетил и сам Байрон. Вся поэма есть просто описание путевых впечатлений героя без всякого сюжета. Поэма очень необычна тем, что образ автора имеет в ней гораздо большее значение, чем образ главного героя, авторские отступления занимают гораздо больше места, чем повествование о герое. Да и путевые впечатления принадлежат скорее Байрону, чем Чайльд-Гарольду. Ближе к концу Байрон практически забывает о существовании своего героя.

Поэма похожа на гигантское (150-страничное) лирическое стихотворение, в ней главное - раскрытие богатого внутреннего мира самого Байрона, его неравнодушной страстной души, его ярких, сильных, глубоких чувств, а также его оригинальных взглядов на человеческую жизнь, на природу, на историю, на современные ему исторические события.

Но читать поэму без подробного исторического комментария очень трудно, Байрон в ней постоянно касается событий, которые совершенно незнакомы или малознакомы русскому читателю. К сожалению, наши издания поэмы весьма скупы на комментарии.

Песнь 1. Путешествие по Португалии, Испании. Главное – страстное, сочувствующее описание героической борьбы за свободу, которую ведёт испанский народ с захватчиками-французами в 1809 году.

Ты видишь трупы женщин и детей / И дым над городами и полями?

Кинжала нет – дубиной, ломом бей, / Пора кончать с незваными гостями!

На свалке место им, в помойной яме! / Псам кинуть труп – и то велик почёт!

Засыпь поля их смрадными костями

И тлеть оставь, пусть внук по ним прочтёт,

Как защищал своё достоинство народ.

Песнь 2. Посещение Албании, восхищение мужеством албанских горцев, путешествие по Греции: восхищение её древней культурой и возмущение рабской покорностью современных греков, завоёванных турками.

Песнь 3. Посещение поля битвы при Ватерлоо в Бельгии, где был в последний раз разгромлен Наполеон. Самое главное – восхищение прекрасной природой Швейцарии, её горами и озёрами. Это самая лучшая песнь, самая страстная, эмоциональная, наполненная глубокими философскими размышлениями. Особенно прекрасно описание ночи в горах, сначала тихой, потом начинается гроза (строфы 89-103), автор ощущает себя как частичку природы.

Какая ночь! Великая, святая, / Божественная ночь! Ты не для сна!

Я пью блаженство грозового рая, / Я бурей пьян, которой ты полна.

Песнь 4. Описание Италии, её древней культуры, восхищение итальянским искусством. То же неплохая, философская песнь, особенно знаменито объяснение в любви к морю в самом конце (строфы 179-184).

Смысл поэмы. Паломничество – это путешествие к святым местам для очищения, укрепления души, обретения высших положительных ценностей. Разочарованные герой и автор ищут эти ценности, и находят, хотя преодолеть разочарование окончательно им всё равно не удаётся. В поэме выясняется, что главная ценность - свобода во всех смыслах: и политическая, и личная. Вторая ценность - красота природы, а также красота, созданная человеком, - искусство. В проповеди этих ценностей и состоит смысл поэмы.

Песнь 4. Строфа 127.

Так будем смело мыслить! Отстоим / Последний форт средь общего паденья.

Пускай хоть ты останешься моим, / Святое право мысли и сужденья,

Ты, Божий дар! Хоть с нашего рожденья / Тебя в оковах держат палачи,

Чтоб воспарить не мог из заточенья / Ты к солнцу правды, - но блеснут лучи,

И всё поймёт слепец, томящийся в ночи.

Восточные поэмы.

Всего их было шесть. Писались с 1813 по 1816 год. Именно на них основывалась огромная прижизненная слава Байрона. Это важнейшие произведения в его творчестве. Особенности: 1) для всех поэм характерна экзотичность места действия, в большинстве их них – это восточные страны, а именно Турция или Греция. 2) напряжённый яркий любовный сюжет: измена, ревность, месть, убийства, самоубийства и т.д. 3) страстность, эмоциональность повествования. 4) атмосфера таинственности, загадочности, недосказанности.

5) Особый необычный тип героя – байронический. Герои восточных поэм очень противоречивы. С одной стороны, они абсолютные эгоисты, гордецы, презирающие всех людей. В них нет ни капли человеколюбия, доброты, они легко проливают кровь, они почти все преступники, злодеи, убийцы. И все эти отрицательные качества автор не только не скрывает, но демонстративно настаивает на них. Но с другой стороны, они так описаны, что мы явно чувствуем авторскую симпатию – они привлекательны необыкновенной смелостью, страстностью, благородством, глубиной душевных страданий, причины которых часто неизвестны. Они проливают кровь, но всегда (или почти всегда) в открытом честном бою, не убивают слабых, безоружных. Но главное - это их необыкновенная сила духа, им нужны такие страсти, такие переживания, которые обычные люди не выдерживают. Они живут опасностью, риском, так, чтобы захватывало дух.

Эти герои одновременно и отталкивают, и привлекают, но в целом всё-таки больше привлекают. Так Байрон впервые столь ярко опоэтизировал зло, показал, что зло может быть привлекательным. После него обаяние зла исследовали и Лермонтов (образ Печорина), и Достоевский (образ Ставрогина из романа «Бесы») и, наконец, Булгаков в «Мастере и Маргарите» (образ Воланд).

Итак, самые значительные восточные поэмы, достойные прочтения.

«Гяур», что значит по-турецки неверный, не мусульманин, враг. Так зовут главного героя - молодого европейца. Очень необычно, что на протяжении большей части поэмы автор целенаправленно главного героя характеризует с отрицательной стороны: с точки зрения врагов, полных ненависти и страха к Гяуру.

Сначала рассказчик – простой турецкий рыбак, случайно ставший свидетелем основных сюжетных событий. В конце отрывка он произносит самые страшные проклятия Гяуру. Ему мало того, что он попадёт в ад, он должен после смерти выходить из могилы и как вампир пить «кровь живую своих же собственных детей».

И действительно, по сюжету он разрушил семью, стал причиной гибели молодой женщины, убил её мужа. Турецкий паша Гассан ввёл его в свой дом, а он влюбился в молодую жену хозяина Леилу, и та ответила взаимностью. Узнав о готовящейся измене, Гассан по турецкому обычаю приказал неверную жену утопить. Гяур отомстил, в бою убил Гассана.

Коль дьявол плотью облекался, / Он в этом облике являлся.

Клянусь спасеньем – только ад / Мог породить подобный взгляд!

И только в конце слово даётся самому Гяуру: но и здесь мы не услышим опровержения обвинений в свой адрес, раскаяния. Герой просто объясняет свой характер воина и страстного, страдающего человека, любившего и потерявшего любовь.

Пускай мою любовь клеймят

Грехом, позором, преступленьем, / Карай и ты её презреньем.

Старик, ты смотришь на меня, / Как будто хищный коршун я, -

Ты не скрываешь отвращенья. / Да, путь кровавый преступленья

И я прошёл, как коршун злой, / Но я не знал любви другой.

Я сердцем твёрд. Моё желанье - / иль смерть, иль счастье обладанья.

Да, я умру, но я любил, / Я радость жизни ощутил.

Перед смертью он гордо отказывается от исповеди и покаяния.

«Корсар» - тоже хорошая поэма, но только в переводе Ю. Петрова, а не Шенгели. Главный герой Конрад – бесстрашный и беспощадный предводитель шайки пиратов (корсар – это и есть пират). Тоже очень яркий сюжет, автор также не жалеет для Конрада чёрных красок. Но это поэма более аналитическая, в ней есть попытка проанализировать характер героя, глубже заглянуть в его душу, понять её противоречия.

«Лара» - наиболее интересная из восточных поэм. Лара – герой откровенно безнравственный, наименее человечный образ среди всех героев восточных поэм, поскольку в поэме он никого не любит. Гяура же и Корсара глубокая любовь очеловечивает. Лара любит только себя.

Но несмотря на это Лара остаётся необыкновенно привлекательным героем, в его жизни есть какая-то страшная тайна, которая не раскрывается до конца. Он мечтает об одном - стать выше всех. Чувствуется, что для него нет никаких пределов, никаких законов, которые он не преодолеет.

Он себялюбья мелкого не знал.

Одною мыслью вечно вдохновлён - / Не ведать равных! Этим искушеньем

Охваченный, не погнушался б он / Вступить на путь, ведущий к преступленьям.

Не ведать равных! Люди на земле / Едва ль такой исполнятся отваги,

Чтоб подглядеть, как он погряз во зле,

Чтоб разглядеть, как он расцвёл во благе.

Обычные заботы унялись / В его душе, а дух в такую высь

Взлетел, что кровь струилась по-иному, / Лишь отвращенья полная к земному.

Невероятная гордыня возносит героя на высоту, недоступную обычным смертным, где кровь даже струится по-иному. В своей гордыне он пытается даже соперничать с Богом.

Мятежно воспаряя надо всем, / Готовый над стихиями смеяться,

Он думал: есть ли в небе Тот, пред кем

Склониться должен он иль с кем сравняться?

Лара – по духу истинный богоборец. Как Гяур и Конрад, перед смертью он гордо отказывается от христианских обрядов покаяния, от примирения с Богом.

Лара – князь, но становится во главе крестьянского восстания против дворян, видимо, с целью захватить высшую власть. Восставших разбивают, и Лара в последнем бою храбро погибает. И тут оказывается, что его верный, абсолютно преданный молодой красивый, всегда молчаливый паж - переодетая девушка, влюблённая в Лару. Она умирает от тоски на его могиле. Такая вот романтическая история.

«Паризина» - также одна из самых красивых поэм Байрона, но в ней герой другой, более обычный, правда, он тоже совершает преступление – вступает в связь с молодой женой своего отца и за это казнён. Но выясняется, что виноват во всём отец, он когда-то отбил у сына невесту и насильно женился на ней.

Восточные поэмы очень серьёзно повлияли на мировую литературу, в том числе русскую, вызвали массу подражаний. Под их непосредственным влиянием Пушкин писал свои южные поэмы (самая из них байроническая «Бахчисарайский фонтан»), Лермонтов – кавказские поэмы («Мцыри» очень похож на «Гяура»).

Далее поэма не входящая в число восточных - «Шильонский узник» (1816), прекрасно переведённая В.А. Жуковским, также относится к лучшим созданиям Байрона. В ней очень ярко, глубоко переданы страдания, отчаяние, ужас человека, много лет томящегося в сыром подземелье средневекового замка, на глазах которого умерли два его брата. 9 строфа поэмы – яркое описание болезненного бреда героя, находящегося на грани сумасшествия.

Но что потом сбылось со мной, / Не помню… свет казался тьмой,

Тьма светом; воздух исчезал; / В оцепенении стоял,

Без памяти, без бытия, / Меж камней хладным камнем я;

И виделось, как в тяжком сне, / Всё бледным, тёмным, тусклым мне;

Всё в мутную слилося тень; / То не было ни ночь, ни день:

То было – тьма, без темноты; / То было – бездна пустоты

Без протяженья и границ; / То были образы без лиц;

То страшный мир какой-то был, / Без неба, света и светил,

Без времени, без дней и лет, / Без промысла, без благ и бед,

Ни жизнь, ни смерть – как сон гробов, / Как океан без берегов,

Задавленный тяжёлой мглой, / Недвижный, тёмный и немой.

Самое страшное и парадоксальное, что, в конце концов, он так привык к тюрьме, что после освобождения пожалел о ней.

Одновременно с романтическими поэмами Байроном создавалась любовная и героическая лирика , к которой относится цикл "Еврейские мелодии". Поэт хорошо знал и любил Библию с детства и в "Еврейских мелодиях", обратившись к библейским мотивам в стихотворениях "На арфе священной...", "Саул", "Дочь Иевфая", "Видение Валтасара" сохраняя образность и сюжетную основу эпизодов, взятых из этого памятника древней литературы, передавал их эпичность и лиризм. Весь цикл объединяет общее настроение, по большей части грусти и меланхолии. "Еврейские мелодии" писались для композитора Исаака Натана, который совместно с композитором Брегемом положил их на музыку.

Как раз в этот период, после поражения Наполеона при Ватерлоо и последовавших за этим политических событий в Англии и Франции, Байрон написал ряд произведений о Наполеоне – "Прощание Наполеона", "С французского", "Ода с французского", "Звезда Почетного легиона". Указания на французский источник делались автором с целью отвести от газет, где публиковались эти сочинения, обвинения их в нелояльности к правительству. В цикле о Наполеоне Байрон занимал четкую антишовинистическую позицию, считая, что Англия, ведя войну с Францией и Наполеоном, принесла много бедствий своему народу.

Необыкновенным богатством и разнообразием отличается любовная лирика Байрона 1813 – 1817гг.: благородство, нежность, глубокая гуманность составляют отличительные ее черты. Это лирика, лишенная какого бы то ни было мистицизма, ложной фантазии, аскетизма, религиозности.

В сборнике «Еврейские мелодии» Байрон создает свой идеал любви. Говоря о гуманизме лирических стихотворений Байрона, нужно прежде всего иметь в виду тот дух вольнолюбия и борьбы, которым они исполнены.

В таких жемчужинах своей поэзии, как «Подражание Катуллу», «Афинянке», «Решусь», «Разлука», «Стансы к Августе» и др., – он выражал освободительные идеалы нового времени. Глубокая искренность, чистота и свежесть чувства, жажда свободы, высокая и подлинная человечность лирических стихотворений будили сознание общества, настраивали его против обычаев и нравов, насаждаемых церковью в период реакции.

Библейские сюжеты, разрабатываемые автором цикла, служат условной формой, данью национально-революционным традициям, идущим от Мильтона, Блейка и др. Интересно, по-новому намечено решение темы индивидуального героизма в этом цикле. В стихотворении «Ты кончил жизни путь» рассказывается о герое, который сознательно пожертвовал жизнью для блага отечества. Поэт подчеркивает, что имя героя бессмертно в сознании народа.

Новизна любовной тематики у Байрона состояла в следующих особенностях:

Сильно выраженное субъективное начало;

Трагизм;

Максимализм (чувств, желаний, сюжетной канвы);

Соединение любви со смертью, разлукой – т. е. разрушающим началом;

Соединение классических и романтических традиций в стилистике и системе образности;

Передача сложнейших и сильнейших душевных переживаний;

Создание пленительных женских образов;

Экспрессия выразительных средств;

Связь любовной лирики с философской и гражданской тематикой, а также с библейскими мотивами.

Джордж Гордон Байрон

Любовная лирика Байрона
Корни и истоки

Байрон всегда был очень тонким, чувствующим человеком, недаром любовная лирика Байрона считается одной из наиболее ярких и проникновенных во всей английской литературе.
Первой любовью поэта была Мэри Дафф - «маленькая девочка с темно-каштановыми волосами и глазами газели, чье очаровательное личико, голос, фигура и манеры заставляли его не спать ночами, хотя ему было только девять лет». Тогда еще он не отдавал себе отчета в том, что это любовь, но воспоминания об этом чувстве проникали в его поэзию и любовная лирика Байрона то и дело обращалась к этим детским чувствам и образам. Узнав, что его «первая любовь» вышла замуж, поэт почувствовал глубокий душевный удар и предался меланхолии. Маргарита Маркер - кузина Байрона, вторая любовь его детства. «Девочка с темными глазами, длинными ресницами, греческим профилем и сияющей красотой», которая умерла через два года после того, как поэт влюбился в нее. Маргарита, по словам Байрона, дала толчок его поэзии.
«Первый прыжок в литературу» он совершил в 1800 году под влиянием чувства к кузине. Высказав свои признания в стихах, Байрон позже почтил память Маргариты элегией. Именно из нежного, тонкого и бесконечного чувства к Маргарите и началась великолепная любовная лирика Байрона.

Любовная лирика Байрона. Особенности поэтического слова.

Поэтическое слово Байрона звучит очень взвешенно и продуманно, ведь его задача - воссоздать человеческое чувство, прояснить его, открыть его во всем многообразии и глубине. Чувствуя, что должен писать искренне, а значит, максимально точно, Байрон старается воспроизводить мельчайшие детали, подчеркивая степень своей откровенности и силу чувств. Любовная лирика Байрона основана на примате эмоции, а не на примате слов, которые используются для ее передачи. Поэт убежден, что слова набирают силу не сами по себе, по своей словесной природе, а лишь тогда, когда их заполняют сильные эмоции, вызванные из темных сфер подсознания к жизни и свету. Любовная лирика Байрона делает особенный упор на том, что чувства, которые переживает индивид (в частности, речь идет о любви и сопутствующих ей эмоциях) приравниваются к содержимому самой личности. То есть, как утверждали романтики, «мои чувства - это и есть я сам».

Любовная лирика Байрона и гражданская лирика: точки соприкосновения

Интимный мир Байрона неотделим от больших идейных тем. Так, любовная лирика Байрона и лирика гражданская соотносятся как цель со средством, как подзащитный со своим защитником. Гражданскую жизнь и гражданскую борьбу поэт понимает как отстаивание собственной свободы, свободы человеческой личности со всем, что есть в ней сокровенного. Собственную лирическую поэзию поэт в мыслях своих сочетал с подвигами освободительной войны.

Любовная лирика Байрона обогатила английскую и мировую литературу, привнеся в них необыкновенную мощь и силу, тесно переплетенную с нежностью и трепетностью величайшего Чувства - Любви, а байроновские поэтические традиции были продолжены и развиты лириками последующих поколений.

Романс

Заветное имя сказать, начертать
Хочу - и не смею молве нашептать.
Слеза жжет ланиту - и выдаст одна,
Что в сердце немая таит глубина.

Так скоро для страсти, для мира сердец
Раскаяньем поздно положен конец
Блаженству - иль пыткам?.. Не нам их заклясть:
Мы рвем их оковы - нас сводит их власть.

Пей мед; преступленья оставь мне полынь!
Мой идол, прости меня! Хочешь - покинь!
Но сердце любви не унизит вовек:
Твой раб я, - не сломит меня человек.

И в горькой кручине пребуду я тверд:
Смирен пред тобой и с надменными горд.
Забвенье с тобой - иль у ног все миры?..
Мгновенье с тобой все вместило дары!

И вздох твой единый дарит и мертвит
И вздох твой единый дарит и живит.
Бездушными буду за душу судим:
Не им твои губы ответят, - моим!

Стихи, написанные при расставании

О дева! Знай, я сохраню
Прощальное лобзанье
И губ моих не оскверню
До нового свиданья.

Твой лучезарный нежный взгляд
Не омрачится тенью,
И слезы щек не оросят
От горького сомненья.

Нет, уверений не тверди, -
Я не хочу в разлуке
Напрасно воскрешать в груди
Спасительные звуки.

И ни к чему водить пером,
Марая лист несмело.
Что можно выразить стихом,
Коль сердце онемело?

Но это сердце вновь и вновь
Твой образ призывает,
Лелеет тайную любовь
И по тебе страдает.

Она идет во всей красе (She walks in beauty)

Она идет во всей красе
Светла, как ночь ее страны.
Вся глубь небес и звезды все
В ее очах заключены,
Как солнце в утренней росе,
Но только мраком смягчены.

Прибавить луч иль тень отнять -
И будет уж совсем не та
Волос агатовая прядь,
Не те глаза, не те уста
И лоб, где помыслов печать
Так безупречна, так чиста.

А этот взгляд, и цвет ланит,
И легкий смех, как всплеск морской, -
Все в ней о мире говорит.
Она в душе хранит покой
И если счастье подарит,
То самой щедрою рукой!
(Перевод С. Маршака)

Стансы к Августе

Когда время мое миновало
И звезда закатилась моя,
Недочетов лишь ты не искала
И ошибкам моим не судья.
Не пугают тебя передряги,
И любовью, которой черты
Столько раз доверял я бумаге,
Остаешься мне в жизни лишь ты.
Оттого-то, когда мне в дорогу
Шлет природа улыбку свою,
Я в привете не чую подлога
И в улыбке тебя узнаю.
Когда ж вихри с пучиной воюют,
Точно души в изгнанье скорбя,
Тем-то волны меня и волнуют,
Что несут меня прочь от тебя.
И хоть рухнула счастья твердыня
И обломки надежды на дне,
Все равно: и в тоске и унынье
Не бывать их невольником мне.
Сколько б бед ни нашло отовсюду,
Растеряюсь - найдусь через миг,
Истомлюсь - но себя не забуду,
Потому что я твой, а не их.
Ты из смертных, и ты не лукава,
Ты из женщин, но им не чета.
Ты любовь не считаешь забавой,
И тебя не страшит клевета.
Ты от слова не ступишь ни шагу,
Ты в отъезде - разлуки как нет,
Ты на страже, но дружбе во благо,
Ты беспечна, но свету во вред.
Я ничуть его низко е ставлю,
Но в борьбе одного против всех
Навлекать на себя его травлю
Так же глупо, как верить в успех.
Слишком поздно узнав ему цену,
Излечился я от слепоты:
Мало даже утраты вселенной,
Если в горе наградою - ты.
Гибель прошлого, все уничтожа,
Кое в чем принесла торжество:
То, что было всего мне дороже,
По заслугам дороже всего.
Есть в пустыне родник, чтоб напиться,
Деревцо есть на лысом горбе,
В одиночестве певчая птица
Целый день мне поет о тебе.

Не бродить уж нам ночами

Не бродить уж нам ночами
Хоть душа любви полна
И по-прежнему лучами
Серебрит простор луна

Меч сотрет железо ножен
И душа источит грудь
Вечный пламень невозможен
Сердцу нужно отдохнуть

Пусть влюбленными лучами
Месяц тянется к земле
Не бродить уж нам ночами
В серебристой лунной мгле.

К бюсту Елены, изваянному Кановой
Джордж (Лорд) Байрон (перевод Абрам Арго)

В своем чудесном мраморе светла,
Она превыше грешных сил земли -
Того природа сделать не могла,
Что Красота с Кановою смогли!
Ее постичь уму не суждено,
Искусство барда перед ней мертво!
Бессмертие приданым ей дано -
Она - Елена сердца твоего!

Пенелопе
Джордж (Лорд) Байрон (перевод Сергей Ильин)

Несчастней дня, скажу по чести,
В ряду других не отыскать:
Шесть лет назад мы стали вместе,
И стали порознь - ровно пять!

Не бродить нам вечер целый...

Не бродить нам вечер целый
Под луной вдвоем,
Хоть любовь не оскудела
И в полях светло, как днем.
Переживет ножны клинок,
Душа живая - грудь.
Самой любви приходит срок
От счастья отдохнуть.

Пусть для радости и боли
Ночь дана тебе и мне -
Не бродить нам больше в поле
В полночь при луне!

В день моей свадьбы
Джордж (Лорд) Байрон (перевод Самуил Маршак)

Новый год... Все желают сегодня
Повторений счастливого дня.
Пусть повторится день новогодний,
Но не свадебный день для меня!

Неспящих солнце, грустная звезда...
Джордж (Лорд) Байрон (перевод Алексей Толстой)

Неспящих солнце, грустная звезда,
Как слезно луч мерцает твой всегда,
Как темнота при нем еще темней,
Как он похож на радость прежних дней!
Так светит прошлое нам в жизненной ночи,
Но уж не греют нас бессильные лучи,
Звезда минувшего так в горе мне видна,
Видна, но далека - светла, но холодна!

Забыть тебя!
Джордж (Лорд) Байрон (перевод Вячеслав Иванов)

Забыть тебя! Забыть тебя!
Пусть в огненном потоке лет
Позор преследует тебя,
Томит раскаяния бред!
И мне, и мужу своему
Ты будешь памятна вдвойне:
Была ты неверна ему,
И демоном была ты мне.

Романтизм как господствующее, направление постепенно ут­верждается в английском искусстве в 1790-1800-х годах. Это было грозное время. Революционные события во Франции потрясли весь мир, а в самой Англии совершилась другая, бесшумная, но не менее значительная революция - так называемый промышленный пере­ворот, вызвавший, с одной стороны, колоссальный рост индустриальных городов, а с другой - породивший вопиющие социальные бедствия: массовый пауперизм, голод, проституцию, рост преступ­ности, обнищание и окончательное разорение деревни.

Образ Байрона становится образом целой эпохи в истории европейского самосознания. Она и будет названа по имени поэта - эпохой байронизма. В его личности видели воплотившийся дух времени, считали, что Байрон «положил на музыку песню целого поколения» (Вяземский). Байронизм определяли как «мировую скорбь», явившуюся отзвуком несбывшихся надежд, которые пробудила Французская революция. Как рефлексию, вызванную зрелищем торжества реакции в посленаполеоновской Европе. Как бунтарство, способное себя выразить лишь презрением ко всеобщей покорности и ханжескому благополучию. Как культ индивидуализма, или, верней, как апофеоз безграничной свободы, которой сопутствует бесконечное одиночество.

Великий русский писатель Ф.М. Достоевский писал: «Байронизм хоть был и моментальным, но великим, святым и необыкновенным явлением в жизни европейского человечества, да чуть ли не в жизни и всего человечества. Байронизм появился в минуту страшной тоски людей, разочарования их и почти отчаяния. После исступленных восторгов новой веры в новые идеалы, провозглашенной в конце прошлого столетия во Франции... наступил исход, столь не похожий на то, чего ожидали, столь обманувший веру людей, что никогда, может быть, не было в истории Западной Европы столь грустной минуты.. . Старые кумиры лежали разбитые. И вот в эту-то минуту и явился великий и могучий гений, страстный поэт. В его звуках зазвучала тогдашняя тоска человечества и мрачное разочарование его в своем назначении и в обманувших его идеалах. Это была новая и неслыханная еще тогда муза мести и печали, проклятия и отчаяния. Дух байронизма вдруг пронесся как бы по всему человечеству, все оно откликнулось ему».

Будучи признанным вождем европейского романтизма в одном из его наиболее воинствующих бунтарских вариантов, Байрон был связан с тра­дициями Просвещения узами сложных и противоречивых отноше­ний. Как и другие передовые люди своей эпохи, он с огромной остротой ощущал несоответствие между утопическими верованиями просветителей и реальностью. Сын эгоистического века, он был далек от благо­душного оптимизма мыслителей XVIII века с их учением о бла­гой природе «естественного человека».

Но если Байрона и терзали сомнения во многих истинах Просвещения и в возможности их практического воплощения, то их нравствен­ную и этическую ценность поэт никогда не ставил под сомнение. Из ощущения величия просветитель­ских и революционных идеалов и из горьких сомнений в воз­можности их реализации возник весь сложный комплекс «байрониз­ма» с его глубокими противоречиями, с его колебаниями между светом и тенью; с героическими порывами к «невозможному» и тра­гическим сознанием непреложности законов истории.

Общие идейные и эстетические основы творчества поэта сформировались не сразу. Первым из его поэтических выступлений был сборник юношеских стихов «Часы досуга» (1807), который еще имел подражатель­ный и незрелый характер. Яркая самобытность творческой индивидуальности Байрона, а также неповторимое своеобразие его художественного стиля, в полной мере раскрылись на следующем этапе литературной деятельности поэта, начало которого ознаменовалось появлением первых двух песен его монументальной поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда» (1812).

«Паломничество Чайльд Гарольда», ставшее наиболее известным произведением Байрона, принесло своему авто­ру мировую славу, вместе с тем явившись крупнейшим событием в истории европейского романтизма. Оно представляет собой своеобразный лирический дневник, в котором поэт выразил свое отношение к жизни, дал оценку своей эпохи, материалом для него послужили впечатления Байрона от поездки по Европе, предпринятой в 1812 году. Взяв за основу своего произведения разрознен­ные дневниковые записи, Байрон соединил их в одно поэтическое целое, придал ему некую видимость сюжетного единства. Объединяющим началом своего повествования он сделал историю странствий главного героя - Чайльд Гарольда, воспользовавшись этим мотивом для воссоздания широкой панорамы современной Европы. Облик различных стран, созерцаемых Чайльд Гарольдом с борта корабля, воспроизводится поэтом в чисто романтической «живописной» манере, с обилием лирических нюансов и почти ослепительной яркостью цветового спектра. С характерным для романтиков пристрастием к национальной «экзотике», «местному колориту» Байрон изображает нравы и обычаи различных стран.

С присущим ему тираноборческим пафосом поэт показывает, что дух свободы, так недавно окрылявший все человечество, до кон­ца не угас. Он еще продолжает свое существование в героической борьбе испанских крестьян с ино­земными завоевателями их родины или в гражданских добродете­лях суровых непокорных албанцев. И все же гонимая свобода все больше уходит в область преданий, воспоминаний, легенд.

В Греции, ставшей колыбелью демократии, теперь уже ничто не напоминало о некогда свободной древней Элладе («И под плетьми турецкими смирясь, простерлась Греция, затоптанная в грязь»). В мире, который скован цепями, свободной остается только природа, пышное и радостное цветение которое предстает контрастом жестокости и злобе, царящим в человеческом обществе («Пусть умер гений, вольность умерла, природа вечная прекрасна и светла»).

Но поэт, созерцающий горестное зрелище поражения свободы, не теряет веры в возможность ее возрождения. Весь его дух, вся его могучая энергия направлены на пробуждение угасающего революционного духа. На протяжении всей поэмы в ней с неослабевающей силой звучит призыв к восстанию, к борьбе с тиранией («О, Греция, восстань же на борьбу!»).

И в отличие от Чайльд Гарольда, лишь наблюдающего со стороны, Байрон отнюдь не пассивный созерцатель мировой трагедии. Его беспокойная мятущаяся душа, как бы составляющая часть мировой души, вмещает в себя всю скорбь и боль челове­чества («мировая скорбь»). Именно это ощущение беспредельно­сти человеческого духа, его слитности с мировым целым в соче­тании с чисто поэтическими особенностями - глобальной широтой разворота темы, ослепительной яркостью красок, великолепными пейзажными зарисовками и т. д. - превращало, по словам М.С. Кургиняна, произведение Бай­рона в наивысшее достижение романтического искусства начала XIX века.

Не случайно в сознании многих поклонников и последователей Байрона, которые востор­женно приняли поэму, Байрон остался прежде всего автором «Чайльд Гарольда». К их числу относился и А. С. Пушкин, в произведениях которого не­однократно упоминается имя Чайльд Гарольда, причем довольно часто в соотнесенности с собственными героями Пушкина (Онегин - «москвич в Гарольдовом плаще»).

Бесспорно, глав­ный источник притягательной силы «Чайльд Гарольда» для современников заключался в воплотившемся в поэме духе воинствующего свободолюбия. Как по идейному содержанию, так и по поэтическому воплощению, «Чайльд Гарольд» - это подлинное знамение своего времени. Глубоко созвучным совре­менности был и образ главного героя поэмы - внутренне опустошенного, бесприютного ски­тальца, трагически одинокого Чайльд Гарольда. Хотя этот разочаровавшийся, во всем разуверившийся англий­ский аристократ не был точным подобием Байрона (как ошибочно думали современники поэта), в его облике уже наметились (пока еще в «пунктирном начертании») черты особого характера, ставшего романтическим прообразом всех оппозиционно настроенных героев литературы XIX века, и которого потом станут называть байроническим героем, более всего страдающим от одиночества:

Один я в мире средь пустых,

необозримых вод.

К чему вздыхать мне о других,

кто обо мне вздохнет? –

– скорбно вопрошает байроновский Чайльд Гарольд.

Неразделимость этого единого лирического комплекса с особой ясностью проявляется в стихотворениях, посвященных Греции, стране, мечта об освобождении которой стала сквозным мотивом поэзии Байрона. Взволнованный тон, повышенная эмоциональность и своеобразный ностальгический оттенок, рожденный воспомина­ниями о минувшем величии этой страны, присутствуют уже в од­ном из ранних стихотворений о Греции в «Песне греческих по­встанцев» (1812):

О Греция, восстань!

Сиянье древней славы

Борцов зовет на брань,

На подвиг величавый.

В позднейших стихотворениях Байрона на ту же темy возрастает личный акцент. В последнем из них, написанном почти нака­нуне смерти («Последние строки, обращенные к Греции», 1824), поэт обращается к стране своей мечты, как к любимой женщине или матери:

Люблю тебя! не будь со мной суровой!

…………………………………… \

Моей любви нетленная основа!

Я твой - и с этим мне не совладать!

Собственное восприятие гражданственной проблематики сам лучше всего охарактеризовал в одном из лирических произведений - «Из днев­ника в Кефалонии» (1823):

Встревожен мертвых сон, - могу ли спать?

Тираны давят мир,- я ль уступлю?

Созрела жатва,- мне ли медлить жать?

На ложе - колкий терн; я не дремлю;

В моих ушах, что день, поет труба,

Ей вторит сердце...

Пер. А. Блока

Звук этой боевой «трубы», поющей в унисон с сердцем поэта, был внятен его современникам. Но мятежный пафос его поэзии воспринимался ими по-разному.

Созвучное настроениям передовых людей мира (многие из них могли бы сказать о Байроне вместе с М. Ю. Лермонтовым: «У нас одна душа, одни и те же муки»), революционное бунтарство ан­глийского поэта привело его к полному разрыву с Англией. Получивший в наследство титул лорда, но проживший с детства в бедности, поэт оказался в чуждой ему среде, он и эта среда испытывали взаимное неприятие и презрение друг к другу: он из-за лицемерия своих родовитых знакомых, они – из-за его прошлого и из-за его взглядов.

Неприязнь ее правящих кругов к Байрону особенно уси­лилась из-за его выступлений в защиту луддитов (рабочих, разрушавших машины в знак протеста против бесчеловечных усло­вий труда). Ко всему этом удобавилась личная драма: родители его жены не приняли Байрона, разрушив брак. Подстрекаемые всем этим, британские «ревнители мо­рали» воспользовались его бракоразводным процессом для того, чтобы свести счеты с ним. Байрон стал объектом травли и издевательств, по сути, Англия превратила своего величайшего поэта в изгнанника.

Отношения Чайльд Гарольда с презирае­мым им обществом уже несли в себе зерно конфликта, ставшего основой европейского романа XIX века. Этот конфликт личности и общества гораздо большую степень определенности получит в произведениях, созданных вслед за первыми двумя песнями «Чайльд Гарольда», в цикле так называемых «восточных поэм» (1813-1816). В этом поэтическом цикле, состоящем из шести поэм («Гяур», «Корсар», «Лара», «Абидосская невеста», «Паризина», «Осада Коринфа»), происходит окончательное формирование бай­ронического героя в его сложных взаимоотношениях с миром и самим собою. Место «восточных поэм» в творческой биографии поэта и одновременно в истории романтизма определяется тем, что здесь впервые четко сформулирована новая романтическая кон­цепция личности, возникшая в результате переосмысления просве­тительских воззрений на человека.

Драматичный перелом в личной жизни Байрона по времени совпал с переломным момен­том мировой истории. Падение Наполеона, торжество реакции, воплощением которой стал Священный союз, открыли одну из самых безрадостных страниц европейской исто­рии, положив начало и новому этапу творчества и жизни поэта. Его творческая мысль устремлена теперь в русло философии.

Вершиной творчества Байрона считается его философская драма «Каин», главный герой которой является богоборцем; ополчившимся на вселенского тирана - Иегову. В своей религиозной драме, названной им «мистерией», поэт использует библейский миф для полемики с Библией. Но бог в «Каине» это не только символ религии. В его мрачном образе поэт объединяет все формы тиранического произвола. Его Иегова - это и зловещая власть религии, и деспотическое иго реакционного антинародного государства, и, наконец, общие законы бытия, без­различные к скорбям и страданиям человечества.

Этому многоликому мировому злу Байрон, идя вслед за про­светителями, противопоставляет идею смелого и свободного чело­веческого разума, не приемлющего царящие в мире жестокость и несправедливость.

Сын Адама и Евы, изгнанных из рая за свое стремление к познанию добра и зла, Каин подвергает сомнению их рожденные страхом утверждения о милосердии и справедливости бога. На этом пути исканий и сомнений его покровителем становится Люци­фер (одно из имен дьявола), чей величественный и скорбный образ воплощает идею разгневанного бунтующего разума. Его прекрасный, «подобный ночи», облик отмечен печатью трагической двой­ственности. Приоткрывшаяся романтикам диалектика добра и зла, как внутренне взаимосвязанных начал жизни и истории, определи­ла противоречивую структуру образа Люцифера. Зло, которое он творит, не является его изначальной целью («Я быть твоим созда­телем хотел,- говорит он Каину,- и создал бы тебя иным»). Байроновский Люцифер (чье имя в переводе означает «светоносец») - это тот, кто стремится стать творцом, а становится разру­шителем. Приобщая Каина к тайнам бытия, он вместе с ним совершает полет в надзвездные сферы, и мрачная картина холодной безжизненной вселенной (вос­созданная Байроном на основе знакомства с астрономическими теориями Кювье) окончательно убеждает героя драмы в том, что всеобъемлющим принципом мироздания является господство смер­ти и зла («Зло - есть закваска всей жизни и безжизненности»,- поучает Каина Люцифер).

Справедливость преподанного ему урока Каин постигает на собственном опыте. Вернувшись на землю уже законченным и убежденным врагом бога, дающего жизнь своим созданиям лишь для того, чтобы умертвить их, Каин в порыве слепой нерассуждающей ненависти обрушивает удар, предназначенный непобедимому и недоступному Иегове, на своего кроткого и смиренного брата Авеля.

Этот братоубийственный акт как бы знаменует последнюю ста­дию в процессе познания жизни Каином. На себе самом он познает непреодолимость и вездесущность зла. Его порыв к добру рождает преступление. Протест против разрушителя Иеговы оборачивается убийством и страданиями. Ненавидя смерть, Каин первый приводит ее в мир. Этот парадокс, подсказанный опытом недавней револю­ции и обобщающий ее результаты, дает в то же время наиболее рельефное воплощение непримиримых противоречий мировоз­зрения Байрона.

Созданная в 1821 году, после разгрома движения карбонариев, мистерия Байрона с огромной поэтической силой запечатлела глу­бину трагического отчаяния поэта, познавшего неосуществимость благородных надежд человечества и обреченность своего прометеев­ского бунта против жестоких законов жизни и истории. Именно ощущение их непреодолимости заставило поэта с особой энергией искать причины несовершенства жизни в объективных закономерно­стях общественного бытия. В дневниках и письмах Байрона (1821- 1824), равно как и в его поэтических произведениях, уже намеча­ется новое для него понимание истории не как таинственного рока, а как совокупности реальных отношений человеческого общества. С этим перемещением акцентов связано и усиление реалистических тенденций его поэзии.

Мысли о превратностях жизни и истории, присутствовавшие и ранее в его произведениях, теперь становятся его постоянными спутниками. Эта тенденция особенно четко нашла выражение в двух последних песнях «Чайльд Гароль­да», где стремление к обобщению исторического опыта человече­ства, и ранее свойственное поэту, принимает значительно более целеустремленный характер. Размышления о прошлом, облеченные в форму разнообразных исторических реминисценций (Древний Рим, от которого остались руины, Лозанна и Ферней, где обитают тени «двух титанов» - Вольтера и Руссо, Флоренция, изгнавшая Данте, Феррара, предавшая Тассо), включенные в третью и чет­вертую песни поэмы Байрона, указывают направление его иска­ний.

Ключевой образ второй части «Чайльд Гарольда» - это поле при Ватерлоо. Кардинальный поворот в судьбе Европы, который совершился на месте последнего сражения Наполеона, подталкивает Байрона к подведению итогов только что ушедшей эпохи и оценки деятельности ее главного героя - Наполеона Бонапарта. «Урок истории» подсказывает поэту не только выводы об ее отдельных событиях и деятелях, но и обо всем историческом процес­се в целом, воспринимаемом автором «Чайльд Гарольда» в качестве цепи роковых фатальных катастроф. И при этом наперекор собственной концепции исторического «рока» поэт приходит к мысли о том, что «все-таки твой дух, Свобода, жив!», по-преж­нему призывая народы мира к борьбе за Свободу. «Восстань, восстань, - обращается он к Италии (находившейся под игом Австрии), - и, кровопийц прогнав, яви нам гордый свой, вольнолюбивый нрав!».

Этот мятежный дух был присущ не только поэзии Байрона, но и всей его жизни. Смерть поэта, находившегося в отряде греческих повстанцев, прервала его короткий, но такой яркий жизненный и творческий путь.